Исцеляющая любовь [= Окончательный диагноз ] - Эрик Сигал

— Вот именно. Скажем так, тот доктор способствовал излечению моей психики путем «озвучивания сновидений». До того я каждую ночь переживал заново ту бомбежку, а бесконечные рассказы о ней в конце концов прекратили эти кошмары.

Тут Харольду пришла в голову одна мысль.

— А кстати, по какому предмету ты это проходишь? Барни смущенно признался, что читает книжки по психологии в свободное время. Оба знали, что такового у него нет, и он приготовился выслушать упреки в небрежении школьными занятиями. Но отец опять его удивил.

— Что ж, сын, оценки твои это никак не улучшит, но я всегда считал, что истинная цель образования — это стимулирование мыслительного процесса. Скажи-ка мне, а Юнга ты читал?

Барни помотал головой.

— Ну, я думаю, тебе стоит познакомиться с его теорией сновидений и «коллективного бессознательного». Тогда мы, пожалуй, могли бы с тобой и это обсудить.

— Конечно, пап. Обязательно. Я попрошу маму принести мне из библиотеки.

— В этом нет необходимости, — возразил Харольд. — У меня эта книжка есть — в кабинете, на той же полке, где и Артемидор.

С того дня вечерние разговоры с отцом стали для Барни лучшей частью суток.

Обычно Барни удавалось усесться за уроки только после десяти. К полуночи он уже был настолько измочален, что без сил валился на кровать. Его показатели в учебе, как и следовало ожидать, начали снижаться.

В выходные возможности наверстать упущенное тоже не было. По субботам он был обязан являться к Ловенстайну уже к восьми утра и работал полный день.

Оставались только воскресные дни. Но у Барни появился некий фатализм по отношению к своему будущему: «баскетбольная» стипендия ему больше не светила, а с его нынешними оценками в школе навряд ли можно рассчитывать на поступление в Колумбийский университет.

Тогда какая разница? Почему не использовать единственный свободный день для того, чтобы пойти на площадку и сыграть несколько десятков партий, чтобы выпустить пар? Он играл упоенно и подолгу, пока остальные игроки, один за другим, от усталости не расходились по домам.

Как он и ожидал, оценки за первое полугодие у него оказались ниже прошлогодних. Однако средний балл пока еще держался выше девяноста, что само по себе оставляло какие-то шансы на Колумбию. Особенно если успешно написать приближающиеся вступительные тесты.

Главная задача этих общенациональных испытаний состояла в определении способности кандидатов ориентироваться в мире цифр и слов. Теоретически это было как анализ крови — нечто такое, чему нельзя научиться.

Но на практике все рождественские каникулы выпускники посвящали интенсивным занятиям с репетиторами, дабы улучшить эти свои способности. Если семья мечтала о карьере для своего отпрыска, она наскребала двести долларов, которые обычно требовались для того, чтобы дети казались умнее, чем они есть.

Инес Кастельяно считала это своего рода очковтирательством, противоречащим ее понятию чести. Но Луис был реалистом и уговорил жену. Зачем ставить собственную дочь в заведомо проигрышное положение? Он даже великодушно предложил оплатить репетиторов для Барни, но принять это предложение тому не позволила гордость.

В Рождество у Барни был рабочий день (за двойную оплату), поскольку все аптеки в округе по очереди выполняли роль дежурной и на сей раз выпал черед Ловенстайна. Барни было очень одиноко — главным образом потому, что в последнее время он практически не виделся с Лорой. Она то была у репетитора, то где-нибудь развлекалась.

Она объявилась за неделю до экзаменов и предложила открыть Барни кое-какие уловки, которым научилась у своих репетиторов. Такую помощь он с благодарностью принял, и несколько вечеров подряд они занимались вместе.

Результат тестов оказался неожиданно хорошим. Лора получила 690 баллов по языку и 660 — по математике. Этот великолепный результат был превзойден Барни — у того оказалось 720 и 735 соответственно.

— Черт возьми, Барн, — прокомментировала Лора, — да с такими баллами тебя любой университет в стране с руками оторвет!

— Да уж, — криво усмехнулся он. — Только если бы я в этом году мог играть в баскетбол, мне хватило бы и двадцати очков за игру.

Установился мороз, и Барни стал приходить домой похожим на сосульку. В иные дни ему не удавалось урвать больше четырех часов для сна. Но это было его последнее полугодие, финишная прямая. Пройдет месяц с небольшим, и они получат ответы из университетов. Все будет позади, можно будет радоваться.

Или плакать.

Как-то субботним вечером Барни просидел в аптеке почти до полуночи, помогая мистеру Ловенстайну проводить инвентаризацию. Он доплелся до дому по серой слякоти и, с трудом переставляя ноги, поднялся на крыльцо с одной-единственной мыслью — поскорее лечь спать, но при этом не видеть во сне пачки аспирина, антигистаминных и слабительных препаратов.

Но в тот момент, когда он стягивал с себя куртку, желудок напомнил о том, что получил на ужин один только сэндвич. Барни потащился на кухню. Он удивился, обнаружив там свет. И совсем изумился, увидев Лору.

— Эй, какого черта ты тут делаешь посреди ночи? Да еще в субботу?

— Барни, мне надо с тобой поговорить. Это очень серьезно.

— Отец? — ахнул он — Что-то опять с папой?

— Нет-нет. — Она помолчала, а потом едва слышно добавила: — Со мной, Барн. У меня беда. Я понимаю, ты сейчас устал…

— Ничего-ничего, это неважно. Ты садись, я сейчас перехвачу бутерброд, и мы поговорим.

— Нет, только не здесь. Давай пройдемся?

— В такой час?

— Ну, только вокруг квартала, а свой бутерброд ты сжуешь по дороге.

Он впервые внимательно посмотрел ей в лицо. В глазах девушки было отчаяние.

— Ладно, Кастельяно, пошли.

Барни прихватил горсть шоколадного печенья, набросил на плечи забрызганную грязью куртку, и они вдвоем вышли на улицу.

Первые сто метров они преодолели в полной тишине. Наконец Барни не выдержал:

— Может, скажешь все-таки, что случилось?

— Я… Я залетела, — пролепетала Лора. — У меня задержка. Уже две недели.

— Хочешь сказать, ты беременна?

Она только кивнула.

— Господи, как же это случилось?

— Я не знаю, Барн. Мне так стыдно… Правда! И еще я ужасно боюсь.

Его вдруг охватила страшная обида, словно его предал лучший друг.

— А что же ты не пошла к тому сукину сыну, который это сделал? — выпалил он.

Произнести слово «отец» он не смог.

Она покачала головой:

— Потому что он кретин. Ты единственный человек, кому я могу об этом сказать.

— Стало быть, я должен чувствовать себя польщенным? — Он устало вздохнул, но вдруг понял, каково сейчас на душе у Лоры, и постарался совладать с собственными чувствами. — Ладно, — медленно, с расстановкой сказал он, — могу я все же поинтересоваться, кто этот человек?